Когда я еще не знала песен Высоцкого

Сегодня день памяти Владимира Высоцкого, каждый вспоминает, как хочет, как может, как умеет.

Нужен ли официоз и пафос, которым он сам был чужд!

Вспомнилась история одного путешествия, которая сегодня, может быть, окажется уместной, а может быть, кто-то сочтет ее «недостойной памяти».

Высоцкий для многих был «своим», «нашим»: летчики и моряки, ветераны и альпинисты… Его легко представить и среди людей, которые ехали в том купе… Но его там не было…

Это было то время, которое впоследствии назвали «брежневским». Высоцкий еще не был популярен, и я знала о нем, как о певце, только благодаря старшему брату подруги — офицеру северного флота, который привез бабину с «юморными» записями. Подборка была своеобразная: диалог Вани с Зиной, про Бугая, который стал рекордсменом на выставке и прочее, в таком же духе. Других песен Высоцкого я тогда, кажется, не знала, да они еще и не были написаны!

Это было то время, когда гитарная музыка завладела молодежью и в подъездах бренчали расстроенные гитары на все лады. У меня — учащейся музыкального училища, которая занималась сравнительным анализом музыкальной полифонии Баха и разучивала концерт для фортепьяно с оркестром Шумана, вызывали законную улыбку некоторые ровесники, что пели «попсу» того времени. Не забыть, как проходя мимо чужого дома, увидела компанию подростков, в которой одна девчонка, пела известную и сейчас песню, со словами: «И зазвучат опять колокола, и ты войдешь в распахнутые двери». В ее интерпретации эти строчки звучали более страстно: «И зазвучат опять колокола, и ты войдешь, срывая с петель двери».

О, русский характер! Вечная загадка и вечный риторический вопрос, заданный со страстью такой силы, что отвечать на него не можется и не хочется, но только задаваться этим вопросом, и слушать, слушать, вспоминать, вспоминать.

Это было то время, когда люди садились в поезд, кажется лишь для того, чтобы быстро натянуть на себя свободную одежду (женщины — халатики, мужчины синие тренировочные трикотажные спортивные костюмы) и, как можно скорее вытянуть из чемоданов, сумок, портфелей заветные бутылки со спиртным. Наряду с этим важным действом, решалась и вторая, вроде бы, вспомогательная задача — кто-то куда то, зачем-то все же приезжал. Я нередко ездила не в купейных, а в плацкартных вагонах, и поэтому можно было наблюдать за тем, как напивалось не одно купе, а целый вагон.

В тот вечер все проходило по обычному сценарию. Напротив меня, расположился угрюмый человек, казавшийся мне «значительно старше», поэтому о его возрасте мне было трудно судить. Сама я тогда думала, что молодость заканчивается лет в двадцать, а поскольку это должно было случиться еще через несколько лет, я могла радоваться своей юности, с полным правом.

Человек был угрюм и неразговорчив. Он достал бутылку заморского рома, что сразу же привлекло к нашему «отсеку» повышенное внимание и начал пить, глядя в темное окно.

Кто-то принес водку, кто-то расположил на нашем столе закуску. Придвинулись чемоданы, удлинившие стол и… началась беседа.

К тому времени я пробовала спиртное лишь несколько раз на Новый год, и то, в виде далеко неполного бокала шампанского. Обычно такие трезвые, сразу же вычеркиваются из общей компании, однако в данном случае, беседа, которая привлекла к нашему купе любопытных, состояла как раз из моего спора с Угрюмым.

Суть противоречия заключалась в том, что собеседник признавал только «музыку в исполнении Высоцкого». Я доказывала, что «серьезная классическая» музыка в большей степени облагораживает душу человека и помогает ему в трудную минуту.

Беседа была жаркой и, кажется очень захватывающей. Я рассказывала о геологах (читала в журнале), которые замерзали в снежной пустыне и вдруг, услышав по сломанной рации первую часть пятой симфонии Бетховена, так вдохновились, что выстояли еще несколько часов, которые, как оказалось, нужны были для их спасения. Рассказывала о том, как генерал в революционной Франции, писал записку «Пришлите мне 100 солдат или… сто экземпляров Марсельезы»…

Он не смотрел на меня, но твердо стоял на своем. Это был жаркий поединок на пол-ночи.

История Угрюмого укладывалась в несколько слов. Признали виновным в преступлении, которое не совершал, потому что в это время лежал в военном госпитале. Друзья отвернулись, жена развелась. Хотел покончить с жизнью, но услышал песню, которая застряла в сердце и помогла.

Однажды он, кажется, все же, взглянул на меня и сказал командным голосом, не требующим возражений. «Я буду звать тебя Таня. Женщину, которую я любил, звали Таня».

Я не возражала. Это было не принципиально. Важно было объяснить, что есть иная музыка, которую он не знает…

Постепенно народ разошелся по узким вагонным койкам. Попутчик взгромоздился на вторую полку и моментально заснул пьяным сном.

Я тоже хотела заснуть, но это оказалось невыполнимо. Дело не в том, что Угрюмый дико храпел, а в том, что почти сразу же он принял удивительное положение: подвинулся на край полки и, покачиваясь, в такт поезду держал равновесие, взмахивая левой свободной рукой.

Это был настоящий экстрим. Понимая, что каждую секунду может произойти его падение вниз, я мучилась своей беспомощностью.

Благовоспитанная барышня вела во мне страстный диалог с русской бабой, которая восставала на таких же равных правах.

Неслышно соскользнув со второй полки, я убрала со стола все колющее и режущее, дабы попутчику было бы безопаснее падать, но это меня не успокоило.

Промучившись еще какое-то время, я все же поняла, что должна сделать что-то более конкретное для его спасения. Встав на колени, на своей второй полке, я собрала все свои силы и, не уважая себя, ругая его «последними словами», которые знала, типа «дурак несчастный, пьянь египетская», подвинула этого храпящего великана к стенке.

Спокойной была только минута, спустя которую все вернулось в исходное положение.

Второй раз произвести манипуляцию было легче, не нужно было преодолевать себя, и корить за слабохарактерность. Однако и после второго раза, через краткое время прекращения храпа, но не сна, он снова занял свое любимое положение, качаясь на краю и взмахивая рукою, как дирижер.

Я глубоко обиделась. «Ну и падай, раз тебе так хочется» — заключила я и моментально заснула.

Утро наступило почти сразу. Он сидел хмурый и пил крепкий чай.

Проводница объявляла остановку, нужно было вставать. Мои вчерашние собеседники и слушатели, вместе с Попутчиком, ехали дальше, но провожать меня на моей станции вышли многие.

Он сунул мне лапу, и впервые взглянув в глаза, сказал: Спасибо, Таня. Я обязательно посмотрю «Лебединое озеро» Обещаю.

Я вложила ладошку и его пятерню и сказала. «Я обязательно послушаю ту песню. Обещаю!»

Рукопожатие было сильным и равным, несмотря на разные весовые категории, ведь тонкой детской рукою пианистки я спокойно колола грецкие орехи…

Конечно, я забыла о той далекой поездке, да вот услышала песню и почему-то вспомнила.

Сегодня день памяти Владимира Высоцкого, каждый вспоминает, как хочет, как может, как умеет…

Было бы странно получать баллы за такое воспоминание… Поэтому не надо «плюсить».

Но если кто-то захочет прибавить к моим простеньким цветам — свои…