И кто не знает, что знаменитый композитор-романтик, глава Лейпцигской школы в немецкой музыке, основатель Лейпцигской консерватории, был не только знаменитый композитор, но и пианист, дирижер, возродивший для человечества музыку Иоганна Себастьяна Баха. Правда замечательный великий музыкант жил на сто лет раньше меня (1809–1847), а значит, как он мог повлиять! Однако… Так бывает.
Поскольку мои воспоминания о балете понравились моим друзьям, я готова продолжить рассказ, листая жизненные страницы и вспоминая незабываемое. Вот вам еще одна глава романа — в благодарность за интерес.
Как это может быть связано с туристическим интересом сайта? Да просто есть такой замечательный город Ульяновск — бывший Симбирск — когда-то «туристическая тропа» его не только не обходила, а вела в этот город настойчиво и уверенно. Побывать на родине В. И. Ленина хотели многие.
Могу уверить вас, что в определенный период этот город вообще стал «туристической Меккой». Я жила на улице, где родился вождь революции, поэтому хорошо помню бесконечную вереницу комфортабельных (для того времени) автобусов, которые каждый день привозили иностранных туристов.
Почему для того, чтобы узнать прошлое, нужно непременно идти в музей!
Вы послушайте очевидца событий! И это может быть не менее живая история, а даже более. Аромат времени!
Конечно, я собираюсь рассказать вам о фрагменте именно своей биографии, но она так тесно связана и с тем временем (конец 60-х годов), и с городом на Волге.
Итак, я училась в Ульяновском музыкальном училище на отделении «фортепьяно», подрабатывала в «Культпросвет» училище, что запрещено, ибо мне было только 16 лет, а значит Трудовую книжку я не имела права иметь, без чего брать на работу в то время не имели права. Продолжала обучение в так называемой «Заочной школе», где можно было учиться самостоятельно и сдавать все предметы за 9й класс экстерном. Это тоже было нелегально, потому что запрещалось учиться сразу в двух средних учебных заведениях. И все это делалось для того, чтобы, как хотели родители-врачи, я «одумалась» и после окончания музыкального училища все же пошла в медицинский институт, для поступления в который было не достаточно специального среднего образования, а нужен был аттестат, свидетельствующий об окончании средней школы.
С большой нагрузкой я справлялась (так мне кажется) благодаря «балетному прошлому», ибо с самого раннего детства привыкла трудиться.
Конечно, я любила «полениться», но кто ж не любит!
(Ульяновское музыкальное училище, которое ныне стало Университетом)
Однажды нашему курсу пианистов было дано задание — выучить одну из «песен без слов» Мендельсона для конкурса, который был придуман нашими преподавателями просто для того чтобы разнообразить учебный процесс, внести творческий элемент, ну и чтобы «юным талантам жизнь мёдом не казалась».
Курс у нас был сильный, произведение Мендельсона совсем-совсем несложное и может быть поэтому, понадеявшись на свои силы, мы все, не сговариваясь, отнеслись к заданию, как говорится «спустя рукава».
Так совпало, что день конкурса на «Лучшее исполнение самостоятельной работы», совпал с согласием выступить в роли ведущей на концерте моего преподавателя по камерному. Такие концерты должен был подготовить к концу года каждый преподаватель исполнительского факультета. Это засчитывалось в нагрузку, ну и не давало расслабляться творчески. Возможно и для того, чтобы молодым преподавателям, как и учащимся «жизнь мёдом не казалась». Многие делали это с удовольствием, но только не мой преподаватель — молодой скрипач, любивший, как и я (а кто не любит!) иногда полениться.
В результате он выучил не четыре скрипичные сонаты Бетховена, а только две — остальное время, по его планам, я должна была заполнить своим рассказом о Бетховене и его скрипичном творчестве — тогда изъян в представленном репертуаре был бы не так заметен высокому начальству. Я никогда не вела концерты, но часто выступала со сцены с чтением своих стихов, поэтому было решено, что справлюсь.
На конкурс мы — пианисты, пришли в некотором смятении и честно признались друг другу, что плохо подготовились. Однако «чувство локтя» — раз все, значит не страшно, несколько смягчило волнение.
Преподавательское жюри во главе с директором училища Гали Иларьевной Шадриной (у которой я как раз училась) вошли в зал торжественно со стопой нот — подарки для победителей и ширмой, чтобы было не видно, кто на сцене играет в данный момент, а значит, оценки были бы наиболее объективными.
(Сегодня университет носит имя Г.И.Шадриной)
Начался наш великий позор…
Мы выходили на сцену и играли из рук вон плохо. Можно было бы вполне изменить девиз конкурса на «кто хуже».
Уже давно убрали ширму. Преподаватели сидели возмущенные. Подарки были унесены. По окончании процесса начался «разбор полетов».
За наше нерадение, нам вместо конкурсных мест — кто лучше, просто поставили оценки. Была, кажется, одна тройка с минусом, двойки всем без исключения, однако мне единственной поставили «кол». Единиц я еще никогда не получала. До сих пор не знаю, почему именно я сподобилась такого внимания, но скорее всего потому, что училась у директора.
Впрочем, тогда было не до анализа причин. Я получила единицу! Это была жизненная катастрофа. Дома я долго рыдала, понимая, что «жизнь кончена». Что ж! Пожила. Уже 16 лет. Теперь оставалось только «доживать» свой век с этим страшным клеймом «самой худшей из всех худших». Было вообще непонятно, как я теперь «покажусь на люди», с таким клеймом позора!
Однако время приближалось к вечеру, и мне нужно было готовиться для выхода на сцену в роли ведущей. Это было испытание! Выйти на сцену перед нашими преподавателями, которые сядут в первом ряду и будут презирать меня. Зал училища был немаленький и он будет наверняка заполнен — на концерты ульяновская публика ходила с радостью. Мне казалось, что молва разнесет страшную весть и мое жизненное «fiasco» станет достоянием общественного мнения.
— Это та самая девочка, что получила сегодня "единицу"?
— Да, да. Та самая!
— Какой позор!
Однако ничего изменить было уже невозможно. Первое — я обещала. Второе — сцена! С времен балета, я не могла сцену предать. Это не обсуждалось.
С чувством тонкого женского расчета, хотя и неосознанного, я оделась скромнее — белая кофточка в мелкий черный горошек, черная юбочка, туфли на высоких «гвоздиках»… Выходя из дома, взглянула на себя в зеркало. Вздохнула еще раз, о том, что «жизнь кончена», но все же… «тонкая стройная фигурка взывает к жалости. И вообще… Все же… собой хороша…»
На сцену я выходила «на подъеме». Зал был полон. Публика внимала все более и более увлеченно, вослед градусу моего эмоционального рассказа, который все возрастал, а мой солист, что тоже слушал меня из-за кулис, вдохновленный, играл замечательно.
Перед Крейцеровой сонатой я стала читать Гейлигенштадское завещание Бетховена:
«О вы, люди, считающие или называющие меня злонравным, упрямым или мизантропичным — как вы несправедливы ко мне, ведь вы не знаете тайной причины того, что вам мнится. Моё сердце и разум с детства были склонны к нежному чувству доброты, и я даже всегда был готов к свершению великих дел…»
Я чувствовала полное единение с залом. Мой голос звучал проникновенно.
(Зал музыкального училища)
Я так понимала Бетховена! Я заставляла сочувствовать его одиночеству в этой равнодушной людской толпе! Я увлекала собравшихся тем сочувствием, которое должно было сейчас состояться в музыкальной исповеди его души…
«Обладая от природы пылким и живым темпераментом и даже питая склонность к светским развлечениям, я вынужден был рано уединиться и вести одинокую жизнь. Если же иногда я решался пренебречь всем этим — о, как жестоко загонял меня назад мой ослабевший слух, заставляя скорбеть с удвоенной силой. И я всё-таки не мог сказать людям: „говорите громче, кричите, ведь я глух“, — ах, разве мыслимо мне было признаться в слабости того чувства, которым я должен был обладать в большем совершенстве, чем кто-либо другой, в чувстве, которым я некогда обладал в наивысшей степени совершенства, такого совершенства, каким, я уверен, наделены или были наделены лишь немногие люди моей профессии. О нет, это выше моих сил, и потому простите меня, если я отдаляюсь от вас, когда мне хотелось бы побыть в вашем кругу.
Моё несчастье причиняет мне двойную боль, поскольку из-за него обо мне судят ложно.»
Я видела, как женщина где-то в десятом ряду вытирала глаза белым платочком…
Скрипка, сменившая мой монолог, звучала великолепно.
Аплодисменты солисту были вполне заслуженные.
— Спасибо, Елена! — если бы не вы, я бы, наверное, так не играл сегодня!
Не успел мой преподаватель вымолвить эти столь утешительные слова, как в закулисье вошли мои преподаватели, в том числе и члены жюри, в полном составе. Почему-то все поздравляли сначала именно меня, а уж потом музыканта — истинного виновника торжества.
(Знакомая лестница по которой я каждый день ходила в училище).
Когда поздравлявшие «схлынули», ко мне подошел незнакомый лысый, высокий человек, рыхлый в своей полноте.
В Ульяновске он был только что прибывшим, и, как потом выяснилось, «высланным» за какие-то провинности из Прибалтики.
Имея блестящие связи с миром искусства, этот колоритный немец, который не очень-то любил женщин, должен был «искупить эту свою вину» тем, что к готовящемуся столетию Вождя пролетариата, взбодрить культурную жизнь провинциального города, и не просто «взбодрить», а поднять едва ли не на мировой уровень.
Тогда мне все это было неведомо, и я просто с радостью согласилась на его предложение отныне вести концерты всех знаменитостей, которые начнут приезжать с выступлениями на родину Ленина. Кажется, он был назначен художественным руководителем местной филармонии, но я не особенно вникала в эти нюансы.
(Филармония)
Началась череда концертов самых значительных музыкантов и коллективов на ульяновской сцене. Была политическая установки - на родине Ленина в преддверии юбилея вождя, нужно было непременно побывать с концертом. В это же время постепенно формировался и собственный симфонический оркестр.
В течение двух с половиной лет, я познакомилась со многими действительно великими музыкантами.
Иногда я просто объявляла программу, иногда рассказывала о музыке, которую исполняли настоящие звезды, которые не называли себя этим опошленным ныне прозвищем, но имели мировую известность. Кто же не знал в музыкальной среде великих пианистов: Якова Зака, Эмиля Гилельса, Певицу Зару Долуханову, литовского тенора Виргилиуса Норейко, дирижеров Кирилла Кондрашина, Рудольфа Баршая и многих-многих других, истинно великих!
К сожалению, я не могу рассказать о том, как складывались мои добрые отношения с этими знаменитостями. Не могу потому, что гордость, а может быть наоборот скромность (с тех самых времен) не позволяет мне ставить свое имя рядом с их, навсегда прославленными именами. Хотя впоследствии, уже в Казани, где я продолжила эту деятельность, ведущей филармонических концертов, наряду с преподаванием в вузе, афиши могли бы засвидетельствовать мой «послужной концертный список». Однако афиши я не берегла, а собирать автографы было ниже моего достоинства. Зачем! Впрочем, из ульяновской жизни у меня сохранилась записная книжка, куда великие люди вписывали своей рукой свои телефоны и домашние адреса, приглашая в гости (особенно москвичи).
Никогда и никому я не позвонила и в гости не наведалась. Осталась память.
(Музыкальное училище)
Приятно шелестевший за спиной комплимент: Наташа Ростова!
Объятия Зары Долухановой: Как вы похожи на мою дочку!
Признание симпатии великого дирижера: Вот список того, что мы играем на «бис». Выбирайте сами. На «бис» сегодня музыканты будут играть только для вас!
Запомнился, к примеру, замечательный эстонский баритон Тийт Куузик. С ним мы встретились не только на концерте в филармонии, но и поехали с «маленький гастрольный выезд» в Дмитровград — недалеко от Ульяновска. Публика была великолепна. В «каких-то лесах» и вдруг такая замечательная публика, так глубоко чувствующая музыку. Это были ученые-физики, выполнявшие какую-то важную работу (такую важную, что въезд в их городок был только по пропускам).
Певец дал мне программу своего концерта и список эстонских народных песен с подстрочником для второго отделения. Я должна была лишь объявлять номера программы, а в эстонской части, озвучивать подстрочник-перевод. Однако мне захотелось сочинить стихи на этот подстрочник и они оказались неплохими.
О, как пел этот гость родом с незнакомого острова Сааремаа, где живут сильные и смелые рыбаки — он мне рассказывал о родине, которую любил, и я прониклась этой любовью. Я читала стихи, а он пел — великолепно пел! Потом сказал мне, что эти стихи его вдохновили…
— Кажется, я никогда не пел так, как сегодня! Спасибо!
Было забавно. Он благодарил меня…
Нет, далеко не все, кто общался со мной за кулисами отличался благосклонностью.
Если Тийт Куузик — солист театра «Эстония», был облечен кажется всеми возможными регалиями (народный артист, Лауреат Государственной премии и пр.), то замечательная сопрано Маргарита Войтес — солистка театра Ванемуйне в Тарту, в то время еще не была осчастливлена званиями.
О, как она пела на концерте, который прошел на площадке Дома офицеров в Ульяновске.
(Бывший Дом офицеров)
Она пела арию Снегурочки из одноименной оперы «Снегурочка» Римского Корсакова:
«Но что со мной: Блаженство или смерть?
Какой восторг! Какая чувств истома!
О Мать-Весна! О Мать-Весна, благодарю за радость, благодарю тебя
За сладкий дар любви! Какая нега
Томящая течет во мне! О Лель,
В ушах твои чарующие песни,
В очах огонь… и в сердце… и в крови
Во всей огонь. Люблю и таю,
От сладких чувств любви! Прощайте, все…»
Она пела и действительно "таяла" на сцене…
Никогда более я не слышала такое волшебное исполнение этой арии.
После концерта, кто-то прибежал и предупредил певицу (вот уж истинная примадонна сцены), что сейчас сюда придет сам министр культуры Эстонии.
Концертмейстер многозначительно вздохнула — ну, может быть, теперь лед тронется, и все же присвоят звание…
Вошел важный функционер. Он несколько брезгливо подал два пальца певице, ее «концертмейстерше» и мне. Мы сделали книксен и склонили голову в почтительной готовности услышать заслуженный комплемент, адресованный солистке… Какой это был диссонанс — партийный функционер и великая певица.
Впоследствии я стала вести «Музыкальные вторники», которые транслировало местное телевидение из зала музыкального училища. Тогда еще не было записи и все шло «в прямом эфире». Мой опыт понравился и я к окончанию музыкального училища получила предложение на работу в качестве диктора на телевидение (с моментальной стажировкой) на московском столичном телевидении. Неужели я бы вернулась из Москвы в Ульяновск!
(Памятник Карамзину)
Но меня не прельстило предложение, потому что я уже поступила в Казанскую консерваторию, и меня ждал иной путь!
А все началось с «Песни без слов» Мендельсона…
