Симбирские сны

Каждый город планеты своеобычен. Как распознать черты особенные. Как в суете близнецов-микрорайонов не пропустить биение живого сердца!

Ульяновск — город моего детства. Но города меняются, как и мы меняемся. Уже трудно узнать в старике младенца златокудрого, а в новом цивильном городе — растворившиеся в тумане времени, забытые черты.

Хожу по чужим улицам, вижу знакомые сады, парки, здания, помещенные в иную среду — как цветы пересаженные… Не узнаю.

Только Волга прежней осталась. Так бы и полетела! Не все ж только Наташам да Катеринам летать на просторе, воспаряющим фантазиями великих наших литераторов.

Маргарита? Нет! Не мое. Однако Булгаковское и еще Сакуровское искривление пространства, когда можно попасть в иное измерение полусна-полумечты, наверное может осуществиться…

Прошлое в будущем. Миры в мирах… Есть такая теория у Циолковского…

Брожу по прошлому. Листья шуршат под ногами… А может быть и не листья, а паркет залов Русского музея в Санкт-Петербурге… Холодное утро льется в окно. Я стою у знакомой скульптуры Музы — памятник Карамзину.… Здесь лишь копия… Реальность там!

Садик Карамзинский в облаке сиреневом, ульяновский Летний сад, куда няни послевоенных детей гулять водили.

Вон там детская песочница была, а здесь мне няня свои фантазии рассказывала. Запомнилось лучше всякой исторической правды, как сказка…

«Вот это писатель великий, и он умирает от чахотки в страшной бедности. А зовут его Карамзин. Много писем он написал царю, да ответа не было и денег не высылали. А уж как прислали деньги, так они ему и не нужны совсем. Жизнь прошла. Вокруг слуги плачут — жалеют! Добрый был…»

Вот на этом самом месте этот рассказ няни слышала. Запомнилось…

А жила я на улице Ульянова, как раз на той улице, где вождь революции родился. К столетию весь город перестроили, а уж от памятной улицы и совсем ничего не осталось, только решетка, что к соседнему дому примыкала. Сколько с этой решеткой связано!

«Были порваны струны

И дожди замолчали.

Фонари словно луны,

Над землею качались.

Лишь чугунные розы

На решетках старинных,

Забывали о прозе,

Все молили за ливни»…

Это я на уроке физики написала — об этой решетке и о чем-то еще… Важном. О чем тогда мечталось и во что верилось.

И вместо моего дома теперь площадь. Простор…

А домик музейный, Мемориал принакрыл, придавил.

А ведь когда-то здесь в окнах свет горел. Шелковые абажуры… Патефоны крутили… Дети гомонили. Душистыми цветами, да близкими садами тишь вечерняя, прогретая, благоухала. Уютно было.

Теперь во сне призрачном иные цвета. Мир памяти — иной мир, иные законы света и тени.

Искривляется пространство. Меняются картины.

Вот старинный Симбирск, не мой — бабушкин! Эти три храма в самом центре стояли. Троицкий собор, что во имя любви возведен был когда-то, до меня, из пушки расстреливали… Слышала рассказы о злодеянии таком… Взрослые рассказывали.

А в мое время на этом месте уже музей возведен был. Это здание — неотъемлемо от моего города детства, как страница памяти, что не вырвать.

И этот дом, который бабушка называла дом Шатрова — тоже страница памяти. Каждый день мимо него ходила… Красивый дом!

Дедушка вспоминал, что в одну ночь хозяин проиграл в карты все состояние и все пошло «с молотка». Тогда из этого имущества наш стол купили, дубовый, большой, на ножках-копытах, что скреплены обручами деревянными.

Давно нет того стола, а ножки остались. Я их в тумбочку под телевизор превратила. Везде за собою вожу, по разным квартирам. В детстве между этих четырех копыт, словно детский домик был — любила там играть… Как помещалась! Да и я ли это была… Сон…

Сны…

Первый инструмент был Шредер.

О пианино, что к моему сундучку прижали, все в семье говорили с уважением.

Откуда мне было знать, что первые немецкие фортепьяно появились в России еще в конце XVIII века. Что Фабрика Шредера была в Санкт-Петербурге, на Литейном. Существовала с 1816 года. Целых сто лет существовала на радость музыкантов и их публики!

Для меня мое пианино и радость, и тайна, и мука. Каждодневные занятия, гаммы, инвенции, этюды… Трудно дружить с этой капризной принцессой — Музыкой. Ее любовь еще заслужить надо. Не простое дело. А мир так пел вокруг меня и так хотелось эту музыку воспроизвести!

А в дальнем здании моя мама работала. Вон, окна с балконом! Там больных принимала. В то время врачи называли больных другим словом — страдающие! Так принято было.

А Креста поклонного перед окнами маминого кабинета тогда не было. Только теперь узнала, что на этом месте церковь в революцию снесли, потому и Крест поставили. Машины объезжают его по кольцу, суетно, шумно… А та иная жизнь, как в тумане, как в дымке… Вспоминается, как иная реальность.

Сколько времен пересекаются, переливаются… Симбирск — Семь ветров! Славянское, татарское, угро-финское, и Бог весть какое еще начало, в этих краях рождалось, крепло, переплеталось, набиралось силы. Волга все помнит… Течет- молчит.

Эх, кабы знал кто, как ладно мне во сне мчаться на коне по степи! Навстречу теплым ветрам! Откуда это? Из какого века? Не знаю…

Город детства. Глаза в глаза.

Да только себя не узнать

В витринах высоток нитей,

Которыми выткан сити.

Голод памяти не утолить

На улицах авто-нервных.

Каждый спешит быть первым,

Чтобы… успеть забыть?

Освободиться от бремени…

Витрины — смотрины Времени.

Каждый город планеты своеобычен. Как распознать черты особенные. Как в суете близнецов-микрорайонов не пропустить биение живого сердца!

Ульяновск — город моего детства. Но города меняются, как и мы меняемся. Уже трудно узнать в старике младенца златокудрого, а в новом цивильном городе — растворившиеся в тумане времени, забытые черты.